Т. О., 1968 года рождения; первая из двух детей сапожника и продавщицы. Роды – нормальные. Развивалась удовлетворительно. Говорить начала рано и сразу чисто. Ходить стала в одиннадцать месяцев. В три года наблюдался судорожный приступ с потерей сознания. До шести лет перенесла свинку, коревую краснуху, ангину, трижды болела пневмонией, часто простужалась. 

В школу пошла в семь лет. Память была хорошая, способности обычные, но наблюдалась некоторая медлительность в движениях, заторможенность. Например, во время умывания руки долго держала под проточной водой, потом долго вытирала. По хозяйству помогала, но неохотно. Без повода капризничала. Очень боялась собак. 

Менструации с одиннадцати лет, до девятнадцати – нерегулярные. Нормализовались только в процессе работы над портретом. В школе держалась обособленно. Подруги были, но непостоянные. Медлительность, свойственная ей с детства, как и некоторые другие черты характера, стала привычной и не вызывала опасений. В шестнадцать лет, когда она училась в десятом классе, у Т. О. появились страхи: за ней постоянно следят, хотят познакомить с неприятным мальчиком Вовой, которого называла «зеленым». Этот Вова – главарь преступной банды. Кстати, некоторых «нелюбимых» девочек она тоже различала по цветам, одну называла «оранжевой», другую – «розовой». Когда ей попадались на глаза эти цвета, раздражалась, злилась, вспоминая своих «недоброжелателей». Через некоторое время успокаивалась, объясняя окружающим, что все это только шутка. Говорила, что сама не понимает, что с ней происходит, и что больше такого не будет. Эти состояния продолжались недолго, случались нечасто, во всем же остальном ее поведение ничем не отличалось от общепринятых норм. В семнадцать лет она познакомилась с хорошим парнем и собиралась выйти за него замуж, но через несколько месяцев их дружба почему-то прервалась – это послужило поводом для длительных переживаний. Она стала озлобленной, раздражительной. 

В 1986 году, испытав на себе ужасы чернобыльской катастрофы (Т. О. –  участница печально известного майского парада), семья сменила местожительство. После переезда состояние больной заметно ухудшилось. Она становилась беспокойнее, со сверстниками не общалась, уединяясь и все больше замыкаясь в себе. Сон, как правило, был тревожный, беспокойный, засыпала с трудом, долго ворочаясь в постели. Медлительность достигла своего предела. Вместе с тем участились вспышки раздражительности, возбуждения. Мать обратилась к знакомому невропатологу. Врач назначил щадящее лечение: небольшие дозы транквилизаторов и успокоительных настоев. Т. О. сумела вернуться в школу и окончить десятый класс вечерней школы. 

Однажды, в конце учебного года, она вышла из классной комнаты. Шагая по пустынному коридору, вдруг увидела большую волосатую гориллу, которая прыгала, пританцовывала и, вероятно, хотела рассмешить ее. Школьница испугалась, ускорила шаг, побежала. По дороге домой решила, что это учитель математики по кличке «Цум» придумал столь неудачную шутку (она была немножко влюблена в своего учителя, идентифицировала его со своим отцом). На следующий день Т. О. из своей комнаты не выходила: ей пришло в голову, что учитель на самом деле может перевоплощаться в обезьяну. Появилась и мысль о возможности насилия над ней. Спустя несколько дней она тайно покинула дом, нашла женский монастырь и вызвала настоятельницу, чтобы поделиться с ней своими переживаниями. Настоятельница почему-то подробно рассказала о парниковом хозяйстве монастыря, затем наспех благословила гостью и распрощалась с ней. Найти обратной дороги не могла, долго плакала, пока какой-то парень не усадил ее в нужный трамвай... 

Участковый психиатр направил ее в больницу, при которой была кафедра психиатрии медицинского института. Профессором был поставлен диагноз «шизофрения параноидная с неблагоприятным течением». Получала нейролептики, инсулиношоковую терапию. Вскоре появились одышка, сутулость, сильно изменилась походка – больная едва передвигала ноги. Словом, как говорила мать, «страшно было смотреть». Вместе с тем «зеленого» Вову и других, помеченных ею определенным цветом, вспоминать перестала. Но появились проблемы с зеркалом: у нее отсутствовала потребность в зеркале, когда же смотрелась, то как-то не фиксировала себя в нем. Все ее гигиенические и косметические процедуры теперь выполняла мать. 

Летом 1987 года передо мной предстала совершенно слабоумная девушка с полной утратой элементарных бытовых навыков и, судя по фотографиям и описаниям матери, с изменившимся обликом. Первые наши встречи обычно проходили так: с какой-то виноватой улыбкой она около получаса топталась у порога, затем с помощью матери долго проходила в мой кабинет и еще здесь, в кабинете, столько же топталась на месте, прежде чем сесть. О том, какого труда ей стоило это, свидетельствовало крайнее напряжение на ее лице, холодные, покрасневшие руки, с которых буквально струился пот. Речь больной в основном состояла из нескольких стереотипных фраз, которые сопровождались все той же виноватой улыбкой. Наблюдая за ее речью, движениями, я отмечал, что более тяжелой формы болезни Паркинсона, возникшей под влиянием нейролептиков, я никогда не видел. Я решился на отчаянную попытку лечить ее. Примененное мною лекарственное лечение все-таки позволило остановить развитие недуга и немного скорректировать состояние больной; на это ушло целых два года интенсивной работы. Признаюсь, я начал портрет из чистого сострадания. Я не верил, что сегодня или даже через столетие можно избавиться от этой болезни. Я предвидел, что не меньше года моей жизни будет отдано ее портрету, а шансов на успех ничтожно мало. Но, принявшись за работу, я намеревался сделать все, что в моих силах. 

Создание портрета Т. О. стало сюжетом фильма, который снимался в то время. Я пошел на этот шаг, надеясь усилить воздействие на больную, сознавая, что в итоге кинолента может зафиксировать лишь мою врачебную несостоятельность, мою неудачу. Правда, одно обстоятельство давало мне надежду: Т. О. со своим расстроенным, разрушенным интеллектом представляла собой тип высоконравственного человека, живущего по принципу совести даже в мелочах, чего не скажешь про некоторых других, более сохранных, как выражаются психиатры, больных. Т. О. отбирала почти все мои силы, а работать с ней было все-таки легче, чем с иными. Это потому, что у нее были точные нравственные ориентиры. Как заметил знавший ее священник, она душевно больна, но духовно – здорова. 

Работа над портретом была длительной, трудной. Потребовалось много мучительных и, казалось, неплодотворных сеансов (некоторые из них длились свыше двадцати часов кряду), прежде чем наметились первые результаты: постепенное узнавание себя, изменения к лучшему во внешности, перемены, по которым можно было судить о начавшемся процессе восстановления интеллекта. 

Приведу фрагменты записок матери Т. О., которая присутствовала на всех сеансах. 

«04.02.89 г. К концу сеанса дочь сказала, что чувствует себя более уверенно, свободно. Строит планы на будущее – после выздоровления. У нее появилась четкая установка на выздоровление. Отношения с врачом теплые; уходить отсюда не хочет, обсуждает свой портрет. Похоже, лед тронулся. 

05.02.89 г. Сказала: «Когда хожу по улице, устаю, а когда доктор лепит мое лицо, чувствую облегчение, и странно – не устаю». Сеанс прошел хорошо. Дочь смеется, разговаривает. Пытается самостоятельно работать над портретом; сказала, что узнает себя, что это ее лицо... 

12.02.89 г. Бурный диалог, много говорит, смеется. Сеанс длился до утра... 

20.05.89 г. Стала чаще смотреться в зеркало, осматривает себя с разных сторон. Настойчиво просит, чтобы я красила и причесывала ее. Рассказала о встрече с какой-то живой обезьяной. Я слышу об этом первый раз... 

27.07.89 г. Все больше общается с другими больными, после этого общения ей становится легко, спокойно на душе. 

09.08.89 г. Сказала, что в прошлый раз ей все время хотелось остаться здесь, находиться и днем и ночью... 

10.08.89 г. Возникла неловкая ситуация. Дочь заявила, что хотела бы иметь десять детей. С любовью смотрит на доктора, признается в своих чувствах, но, говорит, не хочет разрушать ничью семью. Очень взволнованна; вскочила с кресла, нервно смеется. Потом взяла себя в руки; сказала, что пошутила, что Гагик Микаелович нравится ей просто как человек. А смотрит на него влюбленно, грустно. Вдруг спрашивает: отчего он такой жесткий, неприветливый? Доктор отвечает: это оттого, что ненавидит ее болезнь. После сеанса с трудом увожу ее домой». 

На последнем этапе работы передо мной была миловидная повзрослевшая девушка. Портрет был завершен в 1989 году. При расставании Т. О. пережила катарсис: она многократно прощалась со всеми, обнималась, уходила и вновь возвращалась с заплаканным и счастливым лицом. Потом села на свое место у мольберта и спела, глядя в мои глаза, цыганский романс (Т. О. – цыганка по происхождению). Катамнестические данные после завершения портрета обнадеживают.