Дж. А., 1958 года рождения. Диагноз «шизофрения шубообразная». При поступлении жаловался на подавленное настроение, апатию, ощущение «внутренней  пустоты». Высказывал бредовые идеи преследования, чтения чужих мыслей, обнаруживал суицидальные тенденции. Считал себя особой антенной, улавливающей  события в мире и в космосе.

Отец по профессии экономист, был веселым, деятельным человеком; мать педагог, была склонна к меланхолии. Родился вторым из трех детей при неосложненной беременности. Раннее развитие правильное. Перенес краснуху и корь. В школу пошел в 7 лет, учеба давалась легко, но «все быстро надоедало». Увлекался чтением, любил природу, имел склонность к философским и мистическим переживаниям. Был любознательным, общительным, жизнерадостным, но своенравным ребенком. В средних классах школы Дж. А. занимался скульптурой, спортом (дзюдо, борьба, бокс). В старших классах  серьезно увлекся классической гитарой.

После окончания средней школы устроился на завод рабочим. В свободное время играл с ровесниками в музыкальной группе. Желая попасть на Запад, в 1976 году вместе с друзьями совершил попытку перехода государственной границы с Турцией. Был задержан, приговорен к полутора годам тюремного заключения. Срок отбывал в Волгограде. Вскоре после освобождения умер отец; считал себя повинным в его смерти. 

В 1978 году работал в киностудии осветителем, затем вторым оператором, пользовался уважением коллег. В 1981-83 годах служил в армии, после демобилизации продолжал работать по специальности, хотел стать режиссером, пробовал писать сценарии своих будущих фильмов. В 1984 году познакомился с девушкой из Ленинграда, в которую сразу влюбился, но женитьбу откладывал – семья подруги привела его «в ужас» (мать и отчим злоупотребляли алкоголем). Считал, что женитьба «поставит крест» на его карьере, так как он должен будет уехать из родного города, но ее беременность в 1986 году ускорила брак. После женитьбы Дж. А. уволился из киностудии, отправился в Карелию зарабатывать деньги на содержание семьи.

Начало заболевания, которое он связывает с конфликтной ситуацией в новой семье, датируется ноябрем 1986 года. Сестра больного описывает «внезапное отключение, нежелание общаться, работать, отказ от пищи и воды». Такое состояние с перерывами длилось около четырех недель. В марте 1987 года патологические переживания возобновились. Отказ от пищи мотивировал тем, что если съест даже маленький кусочек, то кто-то из близких обязательно умрет. Совершил суицидальные попытки – самопорезы на предплечье, проколы в области сердца, живота. 

В мае 1987 года обратились в психиатрическую больницу г. Еревана (нейролептики по схеме с возрастающими дозировками). В августе 1987 года после конфликта в семье жены и употребления алкоголя развивалась агрессия. Вышел из дома, бродил по улицам, ударил женщину – постового милиционера (считал, что она якобы виновата в том, что он не может найти дорогу домой). Был задержан милицией, перестал ориентироваться в обстановке, не узнал приехавшую на свидание сестру и каретой скорой помощи был доставлен в психиатрическую больницу № 4 г. Ленинграда, где проходил лечение с августа по ноябрь. С ноября 1987 по май 1988 года определением суда находился в отделении принудительного лечения той же больницы. Затем был эвакуирован в психиатрическую больницу г. Еревана, где пробыл до августа 1988 года.

После выписки состояние относительного благополучия сменилось кризисом. Своими душевными переживаниями с родственниками не делился, говорил, что «это очень тяжело, невыносимо, пусть не знают», считал свой бред уникальным, особым. В мае 1989 года сам обратился к психиатру в Ленинграде, принимал медикаментозное лечение, после которого наблюдалось улучшение психического состояния. Очередной кризис состоялся в августе 1989 года – отказ от пищи, состояние полной отрешенности, повторная суицидальная попытка. Каретой скорой помощи был доставлен в психиатрическую больницу № 4 г. Ленинграда, где находился на лечении около двадцати дней. Выписался с незначительным улучшением, продолжал амбулаторное лечение нейролептиками и транквилизаторами. Еще одно ухудшение настроения отмечалось в октябре 1990 года после тяжелой физической и эмоциональной нагрузки: с января по август работал сварщиком в зоне землетрясения в г. Ленинакане, в целях профилактики психоза обратились к экстрасенсу. Было проведено 15 сеансов  (наблюдалась рвота), повторный курс в феврале 1991 года. Существенных облегчений в психическом состоянии не наступило. 

В наш центр обратился в марте 1991 года. Были назначены стабилизаторы, ноотропы и курс маскотерапии в технике автопортрета. Первый и последующие автопортреты больной лепил на ощупь, объясняя это страхом не увидеть себя в зеркале. Повторный курс лечения в октябре-ноябре 1991 года. В феврале выехал в зону боевых действий в Карабах, где прослужил в качестве бойца около двух месяцев. Во время второй поездки в вертолете перестал узнавать окружающих, ориентироваться в обстановке, считал, что находится в плену. Через десять дней был доставлен в психиатрическую больницу г. Еревана в состоянии апатии, истощения, бессонницы; совершил очередную суицидальную попытку. Сразу после этого вновь обратились к нам, и я предложил Дж. А. посмотреть недавно смонтированный фильм о работе над портретом Д. Р. (история 17) и оценить его с профессиональной точки зрения. Сразу после просмотра фильма у Дж. А. повысилось настроение: «Фильмом был потрясен, хотя ничего не понял. Я понял, что парень из фильма не верил в лечение, но был поражен, когда увидел собственное «я», сопротивлялся, не хотел видеть себя, но, увидев, излечился. Это был первый необычный счастливый день после долгой, изнурительной болезни. Я поверил, я увидел чудо. И раньше я видел чудеса, но это было нечто другое, так как я видел в этом связь, смысл и даже логику». Все симптомы смягчились, начал есть. 

Родилась идея о приезде в Москву с тем, чтобы создать сценарий и снять свой фильм о лечении  в Институте маскотерапии. Писать сценарий начал с августа 1992 года, работал с энтузиазмом. Однако, находясь в институте, столкнулся с трудностями в работе – «я думал, что сделать фильм будет легко, я знал, каким он должен быть, теперь понял, что ничего не понимал раньше, каждый день новые открытия…». С января 1993 года приступил к операторским съемкам, тогда же был начат его портрет. Постепенно созрел проект «фильмов для одного больного», съемок последовательных этапов лечения. Весной 1993 года состояние несколько ухудшилось, однако работу по возможности старался продолжать. К своему портрету относился негативно, перенося на него переживания по поводу своего внешнего вида: «Глядя на него, ужасаюсь». Присутствовали элементы страха, особенно перед катарсисом, который он часто наблюдал у других больных. После трех сеансов грима отказался от их продолжения, считая, что сотрудник, выполняющий процедуру, переносит на его лицо собственное негативное к нему отношение, делая его «уродским». Стал постепенно открываться, говорить о своей болезни: «Моя болезнь – болезнь символов. Каждое слово, движение, деталь имеет смысл, что-то означает, имеет следствие. Дождь идет – кто-то заказал. Какой-то предмет лежит не так – в мире что-то меняется. Все предметы и явления образуют единую цепь. Меняется одно звено, и вся цепь меняет форму, смысл, очертания. Даже люди меняются местами. Мать становится отцом, отец другом, друг – просто человеком. Самое интересное, что во время перемен все знают свои места. Только я не нахожу своего места, я из другой системы, чужой в этом мире. Чувствую себя слабым, беззащитным, любой ребенок может меня обидеть и не получит ответа. Если я ему отвечу, мой мир обеднеет. Я тоже достаточно серьезно влияю на этот мир».

К осени 1993 году высказывал мысли о бесполезности своей жизни, «весь мир отказался от меня», «включается компьютер в голове, мысли идут по замкнутому кругу и невозможно его разорвать, чтобы принять новую информацию». Описанное состояние совпало по времени с конфликтом в семье. В последующем относительно благополучные периоды сменялись ухудшением настроения. Становился ранимым, мнительным, часто переносил на себя конфликтную ситуацию. Иногда возникали приступы агрессии, мысли о том, что «кто-то пытается погубить его работы».

Работая оператором, дружил с больными и опекунами, старался принести им максимум пользы, отличался особой добротой, благородством, бескорыстием. Создал отделение визуальной терапии, пытался выявить скрытую патологию у пациентов, с психоаналитической настойчивостью выискивал сексуальные переживания, обнаруживая при этом собственное отношение к сексу как к чему-то нечистому. Неоднократно говорил о своей уникальной, тонкой и глубокой натуре. 

Отношение ко мне было сложное, вероятно, вследствие «особого» положения пациента в нашем коллективе. С одной стороны было глубокое уважение и восхищение личностью врача, с другой стороны – осуждение врачебных действий по отношению к себе. Еще на начальных этапах лечения отмечались проявления скрытой конкуренции со мной, а позднее – попытки идентификации. считал себя некоей сложной антенной, в отсутствие своего врача проводил интервью с пациентами в кабинете, давал им советы. При этом он подражал манерам и речи своего врача до полного вхождения в образ. Дж. А. параллельно с портретом начал лепить автопортрет в натуральную величину, надеялся, что у него получится не хуже, чем у меня. Во время лепки использовал в качестве натуры свой портрет, избегая прямого контакта с зеркалом.

В последний период лечения с августа 1994 года депрессию сменило демонстративное поведение. Теперь очередной отказ от пищи мог прекратиться после уговоров со стороны родственников и друзей. Портрет был закончен на суточном сеансе с 25 по 26 декабря. К этому времени Дж. А. уже несколько дней не ел, лицо было бледным, осунувшимся, глаза запали, взгляд «отсутствующий», руки сжаты, зубы стиснуты, губы поджаты. Наблюдался тремор конечностей и всего тела. В полночь  лицо вдруг прояснилось, порозовело, глаза засияли; оно вытянулось, удлинилось, мышцы расслабились, подтянутый подбородок также опустился. Дрожь прекратилась. Со слов Дж. А., «расслабился весь». В два часа ночи впервые за несколько дней поел. К четырем часам напряжение стало нарастать, и я решил прервать сеанс до утра. О своем состоянии говорил: «Это очень тяжело, неописуемо». Лег, до утра проспал. Работу возобновили в девять часов утра. Когда стали работать, появилась дрожь, лицо потемнело, сжалось. Сказал, что «ночью трясло и было холодно, а сейчас – тепло». Отмечалось двигательное беспокойство. Стал чаще смотреть на свой портрет, чего раньше не делал. Сеанс продолжался с многократными перерывами. Присутствующие заметили какую-то особую связь между мной и Дж. А., даже когда мы находились в разных комнатах. Портрет был закончен, и на пике эмоций все расплакались. Лицо Дж. А.  прояснилось, было ощущение, что он счастлив, хорошее настроение сохранялось до вечера, затем был незначительный спад. После сеанса вернулся домой. В тот же вечер сестра, не дозвонившись, обеспокоилась и пришла к нему. Она застала супругов за чашкой кофе, а «взгляд такой чистый, светлый, по-детски наивный. Ночью спал спокойно, чего давно уже не было». 

Через несколько лет Дж. А.  приехал в Москву, в наш институт. Это совпало с приходом группы одного из каналов Центрального телевидения. Сославшись на усталость после ночного сеанса, я попросил Дж. А. принять гостей. Проблему он решил весьма оригинально – «вспомнил свой давний бред», представился мной и дал хорошее интервью. На следующий день он узнал, что жена госпитализирована по поводу обострения бокового амиотрофического склероза, осложненного хроническим алкоголизмом. Вскоре после ее смерти он тоже скончался в результате гнойного воспаления легких, детей удочерила его незамужняя сестра.