Н. Ф., 1970 года рождения. Жаловался на перепады настроения – от вялости, апатии, подавленности до возбуждения, агрессии с «потерей чувства реальности». Жаловался также на беспричинный страх, чувство тяжести в области груди – «за грудиной какой-то очаг, тело становится как ватное, слабеет»; на головные боли, головокружения, гипергидроз ладоней. 

Наследственность психическими болезнями не отягощена. Бабушка со стороны матери была неуравновешенной, властной. Мать – певица, общительная, доброжелательная и терпеливая. С чувством вины признается, что уделяла сыну мало внимания, особенно в подростковом возрасте, так как часто выезжала на гастроли и оставляла его на попечении бабушки.

Отец на пенсии, пикнического склада и темперамента, жизнелюб, общительный, открытый, склонен к перепадам настроения. Известный писатель-диссидент, сын репрессированных родителей, вырос в детском доме. Работал моряком, журналистом, искусствоведом. Гуманист, правдолюб, отличается редкой добротой, состоит в обществе «Мемориал». В разговоре о сыне проявлял заботу, обеспокоенность его судьбой. В нашем учреждении сразу занял активную позицию, стал директором на общественных началах, защищал права недовольных сотрудников, искал и находил меценатов, многим пациентам оказал моральную и материальную поддержку.

Н. Ф. в детстве перенес корь, скарлатину, ветряную оспу, частые простудные заболевания. Раннее развитие – без существенных отклонений. Рос в коммунальной квартире, в «разношерстной» среде – люди искусства, интеллигенция и, по выражению отца, «все остальные прелести коммуналки». Характер ребенка – приветливый, жизнерадостный, общительный, был в меру послушным, любознательным. Учиться начал с шести лет по собственной инициативе, отец считал это грубой ошибкой матери, т. к. он «медленный, должен раскачаться, вдуматься, долго врабатываться, так же как и я». В школе с первых же дней учеба не ладилась, отставал по всем предметам, особенно по точным наукам, готовился к занятиям вместе с отцом. На уроках вел себя дерзко, неуважительно по отношению к преподавателям, «доводил их постоянным хохотом». Дружить предпочитал со старшими, проявляя жестокость к маленьким и слабым – мучил животных, любил досаждать по пустякам, ущипнуть исподтишка. При этом предпочитал роль ведомого, подчиненного, всегда были «страшок» перед авторитетом, трусоватость, податливость. Считался «трудным», «неудобным» ребенком и в то же время отзывчивым, веселым, имел множество друзей и знакомых. Помогал по уходу за бабушкой и по хозяйству, был человеком интереса, увлечения.

В старших классах увлекся радиотехникой, дома было много радиодеталей, из которых он что-то мастерил, собирал, мог починить домашнюю технику. В отношениях с родителями умело манипулировал ими в свою пользу, вымогал деньги у матери, при отказе устраивал шумные скандалы. С отцом отношения были ровные, был привязан к нему; в новой обстановке с гордостью говорил: «это мой папа». В 1985 году произошел окончательный разрыв между родителями, и вскоре мать вышла замуж за человека неуравновешенного и амбициозного. 

Начало заболевания четко совпадает с конфликтом в семье, когда отчим в отсутствие матери жестоко избил Н. Ф. Со слов отца, «был весь в синяках, страшно запуган». Это было в начале лета 1985 года. Был консультирован врачом-психиатром, однако ничего существенного обнаружено не было. Затем у Н. Ф. появился страх перед отчимом, боялся выйти на улицу – отец был вынужден провожать его в школу. К осени 1985 года появились идеи преследования – «отчим кого-то подошлет для того, чтобы расправиться с ним»; несколько раз были обманы восприятия – просыпался с криком: «он под диваном», «он на крыше». В этот период Н. Ф. жил в новой семье отца, отказывался от встреч с матерью. С учебой стало совсем плохо, в школе вел себя агрессивно, связался с «плохой» компанией, совершал асоциальные поступки – случаи кражи в школьном гардеробе, порча имущества, придумывал месть отчиму. Рисовал какие-то картины в черном цвете, разломал и разобрал все свои радиотехнические схемы. В школе вел себя неадекватно – не имея возможностей и способностей, предлагал, например, сделать радиорубку; нарушился сон – бессонница ночью и сонливость днем. Ночью «ставил химические опыты» – смешивал различные вещества, говорил, что «готовит лекарство, которое и сам выпьет, и отцу даст». Все это время сохранялся страх, мысли о мести. Отец обратился к районному психиатру, который предложил стационарное лечение. 

Был доставлен в детскую психиатрическую больницу № 6 г. Москвы в состоянии острого бредового психоза – идеи изобретательства, реформаторства, научно-фантастические, философские идеи. В кабинете врача нарисовал схему отношений бога и людей, при этом обнаруживал «дикий» (по выражению отца) страх, что отчим гонится за ним. В стационаре провел четыре месяца, получал интенсивное лечение нейролептиками. В условиях стационара удалось преодолеть бредовый симптомокомплекс, однако страх «жил» в нем все время. Учиться в дневной школе не смог, и отец перевел его в вечернюю школу. Находился на диспансерном учете с диагнозом «шизофрения шубообразная». После окончания школы в 1987 году поступил на работу в качестве грузчика, однако через месяц ушел, несколько дней и ночей бродил по Старому Арбату, «собирал заказы» у иностранных туристов, вел себя неадекватно, попал в милицию и был госпитализирован в Центр психического здоровья, где провел три месяца. В стационаре получал большие и средние дозы нейролептиков. После выписки жил у матери. С ее слов, характер Н. Ф. сильно испортился, он ничего не делал, целыми днями лежал на диване, слушая музыку на полной громкости, рассказывал непристойные анекдоты немощной бабке, один раз даже ударил ее, «досаждал» всем, нарочито шел на конфликт, особенно когда речь заходила о деньгах. При этом время от времени после «разговоров по душам» проявлял заботу, внимание к домашним, ухаживал за больной бабушкой, помогал по дому. 

Состояние Н. Ф. колебалось от выраженной апатии, вялости, сонливости, нежелания общаться, выходить на улицу до возбуждения, агрессии или благодушия. Характерны были обострения в осенне-весенний период. Один или два раза в год Н. Ф. лечился в различных психиатрических больницах Москвы, в результате чего значительно снизился интеллект; эмоциональный и волевой дефект был заметен даже для посторонних. Контакты с внешним миром были неадекватными – часто приходил домой с синяками или попадал в милицию. При этом сохранялась вычурность, манерность, культивировал идеи собственной значимости – «я центровой парень», «все меня уважают». В 1991 году отец устроил его в профессионально-техническое училище по специальности художника-оформителя, однако мальчик не имел никаких художественных способностей, «не тянул» и вскоре учебу бросил.  

Обратился к нам в июле 1991 года. Типичный экстраверт. На первом месте был грубый интеллектуальный дефект, инфантилизм, неспособность описать и сформулировать свои переживания. Очевидны были явные перепады настроения, иногда грубая сексуальная расторможенность. Н. Ф. не знал и не признавал никаких норм поведения, и основной проблемой было  довести его до сколько-нибудь приемлемого уровня зрелости. Начал работать над автопортретом, однако особого интереса и умения не проявлял, редко сидел над работой подолгу, возбуждался по малейшему поводу. К середине цикла и вовсе стал развязным, фамильярным, часто и много курил во время сеансов, отвлекался, общался с другими больными. Ухудшение психического состояния на фоне устойчивой ремиссии отмечалось в феврале – апреле 1992 года, когда после кратковременного периода активности, хорошего настроения больной впал в глубокую депрессию с преобладанием тревожного компонента и суицидальных мыслей. После лечения эмоциональная стабильность наблюдалась до зимы 1993 года, когда вновь появились признаки депрессии. Больной спал ночью и днем, с постели не вставал, обращали внимание безвольный тусклый взгляд, отвисшая нижняя челюсть, слюнотечение. Состояние несколько смягчилось в результате повторного приема антидепрессантов. 

В мае 1993 года Н. Ф. поступил на первый этап портретной терапии. Со слов больного, почувствовал улучшение, наступила определенная уверенность в себе, возможность контролировать свое поведение,  «болезнь в целом стала отступать». В августе 1993 года по моей рекомендации родителями была предпринята попытка отделить Н. Ф., чтобы он пожил самостоятельно, вдали от отчима. Однако Н. Ф. не смог адекватно существовать – устроиться на работу, готовить, следить за своей гигиеной. В квартиру зачастили криминальные лица. Они вынесли из квартиры все более или менее ценное, даже одежду Н. Ф., затеяли куплю-продажу квартиры. Соседи жаловались, что он на полную громкость включал магнитофон, ругался, вел себя непристойно.  Затем Н. Ф. ушел из этой квартиры, пропадал где-то три дня и был задержан милицией на автомобильной трассе, когда он на проезжей части размахивал своим паспортом. В остром состоянии был госпитализирован в больницу №1 г. Москвы, где находился  четыре месяца. 

Осенью 1993 года работа над портретом была возобновлена. По словам больного, в этот период он почувствовал необратимость положительных изменений и твердую веру в свое исцеление. Третий этап портретной терапии (июль 1994 года) проводил наш врач в условиях загородной больницы, так как Н. Ф. был склонен к асоциальным поступкам. За время пребывания в ста- ционаре отмечалась нарастающая эмоциональная лабильность, от благодушия с элементами экзальтации до вербальных форм агрессии; затем после посещения отца и предложения полежать еще две недели больной возбудился, намекал на возможный суицид, вел себя неуравновешенно и говорил, что доктор якобы отпустил его. На следующий день незаметно ушел из отделения, оставив все вещи в палате. Дома вел себя корректно, настроение выровнялось. С июля 1994 года прекратил постоянный прием медикаментов. 

В ноября 1994 года начался четвертый этап психотерапии. По свидетельству отца, Н. Ф. «значительно повзрослел, стал более ровным, спокойным, осознавал сложность своего бытия», пытался писать городские пейзажи, чаще по памяти. Появилось критическое отношение к своей болезни, стал в определенной степени контролировать свое поведение, выровнялся сон. У него сформировалась собственная концепция болезни и ее течения. Она представлялась ему в виде некоего заполненного резервуара (руками изображал шар), содержимое которого (сама болезнь) постепенно утекает, оболочка также уменьшается, резервуар опустошается. Страх притупляется, остается неясное волнение, локализующееся за грудиной – «как очаг». «Тело становится ватным, начинается приступ, но организм преодолевает болезнь. Контроль над собой не теряю благодаря влиянию портрета. Впервые за время болезни появилось чувство возвращения здоровья». Уверенность в своем будущем основывалась как на примере других, даже более тяжелых больных, которые исцелились методом маскотерапии, так и на личном доверии, уважении к лечащему врачу. Сам Н. Ф. утверждал, что портрет защищает его, спасает от депрессии – «любое по тяжести состояние отхлынет, и болезнь не сможет захватить меня целиком». Со слов матери, 14 января 1995 года было небольшое обострение, вспышка агрессии, конфликт с матерью, прекратившиеся только к вечеру. 

Предпоследний сеанс проводился в ночь на 17 марта 1995 года. Со слов отца, до начала сеанса Н. Ф. был взволнован, переживал – приедет ли доктор, и очень обрадовался, когда увидел меня. Во время лепки Н. Ф. был фиксирован на своем портрете, деловито спрашивал, как идет работа, высказывал философские мысли об искусстве, о жизни. Примерно с середины сеанса Н. Ф. был возбужден, высокопарно хвалил меня, восторженно говорил о моей работе, о нашем центре, о том, как здесь хорошо, снова восхищался мной, говорил о моем величии и необыкновенном даре. В процессе работы я спрашивал его, какие проблемы его беспокоят, от чего бы он хотел избавиться. Н. Ф. отвечал, что хотел бы, чтобы не было перепадов настроения, трудностей во взаимоотношениях с людьми, а также хотел бы решить социальные проблемы (профессиональная адаптация и преодоление семейных конфликтов). 

В перерыве собрались за столом, общение родителей и Н. Ф. было очень душевным, сердечным. Выяснилось, что Н. Ф. одинаково любит и отца, и мать, страдает оттого, что не может быть с ними вместе. Во время сеанса все обстояло так, будто эта семья никогда не разрушалась, будто родители и не расставались. Сеанс закончился мягко, тепло и радостно, но было легкое разочарование, что портрет не закончен. Н. Ф. куда-то ушел, через минуту принес лист бумаги и показал всем, кем он станет после лечения – нейрохирургом, программистом, юристом, философом и т. п. Я по обычаю отвез отца Н. Ф. домой. Всю дорогу он молчал. Когда мы подъехали к дому, он вышел из машины, впервые перешел на «ты» и сказал: «Ты его не вылечил!»

Последним оказался ночной сеанс 19 марта 1995 года.  Присутствовала мать, обиженного отца не было. Н. Ф. продолжал восхвалять меня, говорил о своих планах. Интересно, что он  полностью пересмотрел свои намерения. В работе над портретом пришлось очень многое менять – изменилось само лицо модели. Пришлось переделывать почти все. За два последних сеанса было сделано больше, чем за годы работы над портретом. Тогда же Н. Ф. нарисовал две картины – «женское лицо» и «христовы слезы» и подарил мне. Н. Ф. привязался ко мне, долго не хотел уходить из центра, предлагал свою помощь, «прямо сейчас хочу сделать что-то для вас». На следующее утро после сеанса, со слов матери, была бурная радость, слезы радости, раскаивался в своем поведении, говорил, как счастлив, что есть на свете такой доктор, что он смог его вытянуть, и все время повторял: «Какая радость, какое счастье». Через неделю одна из наших сотрудниц говорила по телефону с отцом. Он отмечал, что Н. Ф. повзрослел, посерьезнел, говорит, что ему уже много лет, что отстал от жизни, хочется многое сделать, многое успеть. В беседах с отцом раньше говорил в основном о семейных проблемах, о бытовых мелочах, несерьезно относился к себе. Теперь появилась нормальная, реальная жизненная программа, поменялась «тональность» (выражение отца) диалога. Это уже не «болтовня незрелого юнца», они впервые поговорили как два взрослых человека. Н. Ф. поступил на компьютерные курсы для начинающих и в разговоре с отцом сдержанно обсуждал свои планы. По выражению отца, «впервые он занят делом». 

Через год отец посетил наш институт, рассказал сотрудникам, что Н. Ф. вместе с матерью эмигрировали в Израиль. В 2001 году отец с супругой были у меня в гостях. Рассказал о том, во что невозможно поверить. Н. Ф. стал известным и успешным художником, его стихи печатает престижный журнал «Новый мир», а выставки сопровождаются его джазовыми композициями. Купил своей матери по нашим меркам дорогой дом на берегу моря, содержит ее, оказывает материальную помощь отцу, имеет гражданскую жену-модель. Через год отец привез мне каталог его выставки и израильский флаг. На вопрос отца «почему тебе самому не написать доктору» ответил: «Понимаешь, он меня создал. У меня к нему религиозное отношение». Творчество Н. Ф. хорошо представлено в Интернете, и мне остается следить за его успехами.

Последний диалог (правда, заочный) с отцом Н. Ф. состоялся 14 октября 2003 года. Накануне журналист Кевин О'Флин (Kevin O'Flynn) брал у меня интервью и перед уходом спросил, кому из моих бывших пациентов он мог бы позвонить. Я показал полки нашего архива и предложил открыть любую папку. Он это сделал, переписал чей-то домашний телефон. Напоследок я попросил его быть журналистом до конца и опубликовать любой отзыв, даже отрицательный. Как оказалось, это была история болезни Н. Ф. Вот что мы прочитали в газете The Moscow Times. 

Н. (отец Н. Ф.), работающий в обществе по защите прав человека «Мемориал», заявил, что медицина очень мало сделала для помощи людям с психическими заболеваниями. «Вся наша медицина, кажется, в тупике, –  сказал он. – Но Назлоян смотрит в душу больного. Он дает надежду. Сколько он помог [моему сыну], и сколько от Бога, я не могу судить. Но то, что было раньше, слишком ужасно, чтобы вспоминать».