Ф. А., 1964 года рождения. Беременность матери и роды прошли без осложнений. В детстве перенес эпидемический паротит, ветряную оспу, грипп. В трехлетнем возрасте просыпался ночью и несколько минут сидел с открытыми глазами. Пробуждение кончалось рвотой, и он засыпал. Родители связывали это явление с приемом некачественной пищи, к врачам не обращались. 

Учился хорошо, много читал, рисовал, легко общался со сверстниками, но допускал самые неожиданные выходки, например, мог ударить мать и убежать. В то же время помогал ей по хозяйству, носил тяжелые сумки бабушки, пожилых соседей, любил детей, нянчил их. Физически развивался хорошо – играл в футбол, катался на велосипеде, на лыжах, занимался греблей. В отношениях со сверстниками Ф. А. не старался занимать лидирующего положения, тесно дружил с одним мальчиком, и память об этой дружбе он сохранил на многие годы. 

В 1978 году, когда Ф. А. исполнилось тринадцать лет, семья с большими трудностями эмигрировала в США. Расставание с друзьями, с привычной средой перенес тяжело. Был угнетен, подавлен и все более отдалялся. Отец даже не пытался его понять, приблизить к себе, наоборот, наказывал, бил, «грел» ремнем. В эмиграции семья испытала обычные трудности, связанные с изучением языка, поисками работы. Дома была нервная, напряженная обстановка, не позволявшая уделять внимание воспитанию сына. Да и самому Ф. А. приходилось нелегко. 

Первый год занимался в школе эмигрантов, изучал английский язык. Школу посещал неохотно, часто пропускал занятия, но считался способным, даже одаренным учеником. За короткий срок сдал выпускные экзамены, получил право поступать в университет, его рисунки были отправлены на престижный конкурс школьников. Поведение Ф. А. становилось странным, росла отчужденность в обществе, в семье. Как-то мать назвала его шизофреником. В ответ на это Ф. А. замкнулся, просиживал в библиотеке, изучал литературу по шизофрении.  

Доктор, к которому обратились за помощью, не выставил определенного диагноза, надеялся, что юноша сумеет самостоятельно выбраться из своих проблем, проводил с ним душеспасительные беседы. Состояние несколько улучшилось, он даже поступил в колледж. Однажды приехал домой в возбужденном состоянии, утверждал, что в автобусе у водителя видел свою фотографию. Мать пригласила домой невропатолога, который пытался выявить психическую патологию, но Ф. А. вел себя адекватно и не оставил впечатления душевнобольного. Затем доктор выписал успокоительное лекарство, которое он, впрочем, не стал принимать. 

Первое серьезное проявление болезни имело место в 1981 году после тяжелой эмоциональной и физической нагрузки. Во время загородной поездки, после ссоры с матерью и двоюродным братом, вышел из машины, долго шел пешком домой под солнцем. Отец не открыл ему дверь, и он несколько раз ездил на велосипеде к бабушке и обратно, разбил там кресло, разбросал ее бижутерию. Еще раз подъехал к своему дому, бросил у забора велосипед и сказал: «Больше так не могу, меня убивают. У меня началась депрессия». Сел близко к телевизору и стал говорить с диктором. 

В течение пяти дней родители пытались поместить Ф. А. в психиатрическую больницу. После обследования в стационаре ему выставили диагноз «депрессия» и обещали скорое выздоровление. Продержали в больнице два месяца, подбирали лекарства, остановились на нейролептиках. После выписки несколько раз с небольшими перерывами поступал в психиатрический стационар, но видимых улучшений не было. Амбулаторно его наблюдал частный врач; диагноз «маниакальная депрессия». В течение начального периода болезни сумел поступить в арт- колледж, в котором до конца не проучился из-за трудностей с концентрацией внимания. 

После очередного пребывания в психиатрической больнице семья обратилась к известному психологу из университета Виланова. Он в течение двух лет проводил психотерапевтическое лечение, постепенно уменьшая дозы психотропных препаратов. Лечение проходило успешно, но психотерапевт уехал в Европу. Ф. А. был растерян и огорчен. Однажды он поехал к бабушке, у подъезда ее дома водил ключом по машине, совершал разные ритуалы, и прохожие вызвали полицию. Вновь был госпитализирован. После выписки побывал на Филиппинах, без результата лечился стеклянными кубиками и фигурками. 

Один из врачей (психоаналитик) заявил, что болезнь имеет сексуальную почву. Отец повел его в дом терпимости, куда ходил начальник полиции. Ф. А. был сильно разочарован и долго не мог простить отцу: «Я хотел любви, а он мне подсунул проститутку». До приезда в Москву Ф. А. все время лежал, смотрел телевизор, почти непрерывно бредил вслух, вступал в диалог с какими-то космическими существами, испытывал обманы зрительного и слухового восприятия. Однажды решил, что его настоящую мать убили и подменили. С тяжелым предметом в руках побежал за матерью, чтобы расправиться с ее якобы «двойником». Мать перепрыгнула через высокий забор и спаслась от верной смерти.

В Институт маскотерапии обратились в мае 1993 года. Бредовые переживания были разноплановыми. Идеи преследования сочетались с идеями величия, воздействия, иного, космического происхождения; с бредом громадности Котара и т. п. Они были взаимосвязаны, вытекали друг из друга, сложно переплетались по известному одному больному правилу. Ему казалось, что его выслеживают агенты КГБ, затем и ЦРУ – все остальные люди без исключения представлялись ему шпионами. «Враги» вырезали его половые органы, пришили чужие, резали на мелкие кусочки мышцы и внутренние органы, наконец, убили родителей. Рассказывал об этом долго и бессмысленно рыдал. Потом заявил, что приехал вылечить всю Россию от пьянства и психических болезней – такая у него миссия. Или больше, что он в центре Вселенной, что все его знают, действуют на него через космос, что предстоит великое сражение темных и злых сил с силами добра и света. Исход этой борьбы уже предрешен, так как все зависит от него, потому что именно он должен спасти человечество от смертельной опасности. Снижение умственных способностей было настолько грубым, что с трудом верилось в его некогда высокий интеллект. Критики к своему психическому состоянию не было. По мнению родителей, Ф. А. за годы болезни и лечения стал терять логическую нить размышлений, становился слабоумным человеком, с приступами злобы и агрессии. Галлюцинаторные и бредовые переживания сочетались с изменением цвета лица, потливостью и рвотой. На поверхностном (светском) уровне Ф. А. легко и свободно вступал в общение с сотрудниками нашего центра и более всего со мной. 

На первом сеансе портретной терапии (8 мая 1993 года) держался высокомерно и снисходительно, интереса к моей работе не питал, заявил, что ничего не знал о таком методе лечения. Когда ехал в Москву, думал, что его поместят в больницу. Тем не менее, часто повторял: «Гагик хороший врач, понимаю». Выявились также зеркальные нарушения – говорил, что не различает черт своего лица, «не могу смотреть на себя». Не мог также правильно называть окружающие предметы. Однажды просмотрел видеоматериалы, сделанные нами в процессе лепки. Нехотя подошел к экрану и сказал о себе: «Урод». По поводу портрета: «Это женское лицо». После замечания, что это всего лишь грубая маска, остался при своем мнении. 

С первых же дней лечения опекуном Ф. А. стала медсестра нашего центра, а отец уехал в Киев. Она понравилась больному: «Какие красивые у вас девушки!» Однако пищу считал отравленной, заставлял ее брать «пробу». Острые бредовые состояния длились около двух часов днем и ночью. Не хотел выходить из дома, общаться с новыми людьми.

На первом этапе лечения удалось добиться смягчения поведения, установить тесный контакт с больным. Ф. А. рассказывал о своем детстве, о друзьях, о нелепых и несправедливых поступках отца, о новой стране, которую очень любит, о том, что гордится, что он гражданин США. В перерыве между сессиями на фоне отмены нейролептиков наблюдались приступы агрессии с бредовым содержанием. В один из бурных дней кричал, обвинял свою опекуншу в убийстве бабушки и родителей, бил ее и выгонял из дома. Не отдавал ей теплые вещи, говорил, что они принадлежат Гоар (имя медсестры), не узнавал ее. Когда она позвонила через два часа, он очень удивился, что ее нет дома, просил срочно приехать. Она рассказала ему об этом событии, был удивлен, искренне раскаивался. Вообще у Ф. А. и нашей медсестры к тому времени уже сложились близкие, почти семейные отношения. В своих отчетах она писала: «Нервирует меня... Я поругалась с ним... Пристает ко мне... Целует меня». Ф. А. признавался своей подруге, что он часто смотрит эротические фильмы и мастурбирует, что ему стыдно и теперь весь мир уже об этом знает. В августе 1993 года был то агрессивным и злобным, то просил прощения. 

В сентябре 1993 года устроил разгром в нашем центре – сорвал плакаты, картины, разрушил интерьер. Состояние усугублялось напряженным ожиданием приезда отца. Отец приехал 7 октября, а медсестра получила отпуск. Ф. А. обрадовался встрече, так как, по его признанию, очень любил отца. В течение двадцати дней отмечался один приступ агрессии, спровоцированный отцом, который на улице без особой причины рассердился и ударил Ф. А. по голове сумкой с яйцами. Дома орал на сына, открыл окно и требовал, чтобы тот выбросился. Тем не менее, приезд отца благоприятно сказался на его состоянии. Это заметила медсестра, когда вернулась к исполнению своих функций: «он как-то повзрослел, стал серьезным, более адекватным, возмужал». Бреда не было, рвота прекратилась, дважды имел место энурез. Ссоры теперь носили семейный характер, легко  и быстро преодолевались. Говорил: «Когда стану здоровым, буду день и ночь работать, чтобы наверстать упущенное, надоело лежать, хочется что-нибудь делать». 

В январе 1994 года состояние заметно улучшилось, психотические эпизоды сократились и по времени и по напряжению. Однако чаще стал задумываться, был молчаливым. В феврале после просмотра фильма о нашем институте сказал: «Я молюсь на доктора, но он ведь знает, что болезнь так быстро не проходит». 14 марта наблюдалось некоторое ухудшение психического состояния – во время сеанса бредил вслух в течение 30 минут, потом успокоился, стал проявлять интерес к портрету, делал замечания, где и что недоделано. Чаще сидел перед зеркалом. В апреле наблюдались перепады настроения.

В мае 1994 года помогал своей опекунше по хозяйству, был вполне адекватным. Когда пытался вспомнить свои бредовые мысли годичной давности, чувствовал некоторую неуверенность в себе, как будто забыл их содержание. Создавалось впечатление, что некогда стройная, монолитная и непоколебимая  система психопатологических образований рухнула. До 19 мая мы наблюдали почти здорового, но еще неустроенного молодого человека. Однако случилось нечто теоретически непоправимое – случай редкий в нашей практике.   

Пациент явился в центр, перенес свой портрет к зеркалу, стал лепить, а фактически разрушать его. Когда другие пациенты ему говорили, что этого делать не следует, отвечал: «Меня запрограммировали лепить этого мальчика». Исказил все – расковырял глаза, нос, изменил рельефы. Нарастало возбуждение, а через два дня стал раскаиваться, признавал свой поступок нелепым, неправильным, испытывал чувство стыда. 

15 июня из Киева вернулись родители. Хотя был рад встрече, с первых же дней у них были конфликты – не кури, умойся, побрейся, неудачные шутки отца, истерики матери. Уже на второй день наступило резкое ухудшение психического состояния. Пытался выселить родителей, непрерывно бредил, наблюдались насильственные движения. Вместе с опекуншей, теперь уже женой (брак был зарегистрирован в посольстве США) переехали в другую квартиру. Был агрессивным, кричал, швырял на пол стаканы, тарелки, вазы.  

Вопреки всему, родители увидели также качественные изменения и положительные сдвиги в психическом состоянии больного. Если раньше они относились со скрытым недоверием к нашей работе, то именно в июне 1994 года наступил перелом в отношениях родителей к нашему центру и ко мне. Существенную роль в этом сыграли случаи излечения других больных. 

Через год и три месяца после начала лечения Ф. А., глядя на реставрированный больными (один из них даже плакал) портрет, сказал: «Это тот возраст, когда я заболел». 17 июля я ушел в отпуск, так как не мог продолжать работу над искалеченной скульптурой. Психическое состояние Ф. А. после моего отъезда ухудшилось, а 27 июля был самый тяжелый приступ агрессии – с криками, с бранью напал на жену, избил ее, сломал ей нос, едва не ударил ножом. Объяснял свое состояние тем, что она якобы  сидела и безучастно смотрела, «как мужчины с ним сексом занимаются».

В последующем бред потерял тенденцию к развитию, стал однообразным, напоминал некую связку навязчиво повторяющихся идей. На первый план выходили вегетативные реакции, которые раньше были как бы слиты, сращены с психотической симптоматикой. Лечение методом автопортрета шло вяло и трудно, болезнь была коварной и каждый раз после улучшения опять заявляла о себе.

4 ноября после трехмесячного перерыва работа над портретом возобновилась. В ноябре и декабре наблюдались короткие эпизоды агрессивного поведения, но они протекали по истерическому, а не  бредовому типу. Было много артистического в его поведении. Демонстра- тивно просил прощения у всех, просил жену побить его, в движениях попадал, как клоун, мимо цели. Перелом в течении болезни был зафиксирован в начале декабря 1994 года, психическое состояние не внушало опасений. 

В январе 1995 года поступил на компьютерные курсы, и это спровоцировало (оживило?) воспоминания о бреде, построенном на идее о всеобщей компьютерной связи, проходящей через него. Второго февраля во время сеанса лицо вдруг покраснело, взгляд устремился в пустоту, защищался от невидимых существ кулаками – «надоедают, не могу». Утверждал, что ему делают операцию на электрическом столе. Дома разбил банку варенья, потому что «она разговаривает». Оборонительные движения наблюдались ежедневно около 15 минут. 

Третьего февраля на ночном сеансе был напряжен, мало участвовал в разговоре. В перерыве зашел в мой кабинет, чтобы посидеть, покурить. Интересовался, когда у него будет катарсис, спрашивал, хорошо или плохо будет себя чувствовать, «чего-то ждем, и это не приходит». Дальше сеансы шли ровно, Ф. А. хорошо позировал, лицо было доступно для портрета. Спросил: «Катарсис еще не наступил? А каким он должен быть? Ожидаю свободы, расслабленности, радости, улыбки». Сеансы маскотерапии перешли в другое русло, присутствующие (больные, опекуны и мои помощники) смеялись, шутили. Ф. А. выдавал остроумные реплики, а потом: «Не все смех, друзья. Это немного работа». И как бы подводя итоги: «Мы все здесь для чего-то. На что-то злиться легко, исправить проблему тяжело». Иногда странным образом фантазировал: «Выйду замуж за женщину, у которой фашистская армия, чтобы решать проблемы» На вопрос, «что это была за болезнь», отвечает: «Я просто хочу быть здоровым... Помочь себе могу только я». В 4.00 сделали грим: «Чувствую себя как новорожденный, губы мягкие, слабые. Лицо разгладилось». В 5.30 смеялся, в 5.40 наблюдалась рвота. В 6.00 было настоящее веселье сериями по 10-15 мин. Ночной сеанс был закончен, Ф. А. выдержал длительный марафон. На следующий день был возбужден, говорил, что жена убила его родителей, братьев. Через несколько часов заявил, что у него был срыв, просил прощения. «Я не знаю, что со мной, хотелось выйти из себя, бежать куда-то, от этого стал злым». Спросил у одного из наших врачей: «Когда буду нормальным человеком? Когда закончится портрет?». 

Девятнадцатого февраля был настроен на то, что это последний сеанс, волновался, говорил, что у него сегодня будет катарсис, в этой связи помылся и побрился. Увидел женщину рядом с портретом, сказал ей, что она может сглазить портрет, и попросил ее пересесть. Вдруг настроение резко изменилось, шумно поднялся: «Я ухожу домой». Жене приказал: «Не ходи за мной, буду бить». К вечеру вернулся в наш центр, настороженный, напряженный, позировал несколько минут, потом немного поболтал с докторшей на английском языке. С 17 до 22 часов было несколько коротких сеансов лепки. Дома наблюдались резкие перепады настроения – разбил телефон, так как не мог дозвониться до родителей, плакал, что хочет домой. Двадцать третьего февраля наблюдался внезапный приступ агрессии с криками: «Не могу так больше!». Бросил на пол чей-то автопортрет, бил его ногами. Жене удалось остановить его простым окриком, а он ответил: «Напиши, напиши это в моем диагнозе». После приступа оправдывался: «Что-то внутри меня разозлилось, я впал в бурную реакцию и в панику, потом пришел в себя,  трясло как грушу, стараюсь отходить от своего диагноза». Последний приступ возбуждения был зафиксирован 6 марта 1995 года на бытовой почве – ревность, недовольство вкусом пищи. 

По общему мнению, теперь уже жена провоцировала приступы своим поведением, невольно возвращала его в прошлое, брала на себя роль жены и матери: «Это мой ребенок, я очень скучаю, когда не вижу его больше часа». Создавая образ Ф. А. как тяжело больного, а себя как мученицы-сиделки, жена гордилась тем, что он не может обойтись без ее опеки. Последний сеанс начался двенадцатого марта днем.  В течение часа проводилась интенсивная работа над портретом. В перерыве между сеансами наблюдались навязчивые движения – однообразное притоптыванье ногой и цоканье языком. Кто-то спросил у него, почему он так делает. Жена ответила: «Он квакает». Все посмеялись и навязчивости прекратились. Настроение было хорошим. В перерыве на обед Ф. А. общался интересно и остроумно, все желали ему скорейшего выздоровления. После обеда я стал ходить вокруг скульптуры и спрашивать участников ночного сеанса: «Что не нравится в этом портрете?». Мне давали советы, шутили, смеялись, я исполнял эти нехитрые пожелания, пока сам Ф. А. не встал и не сказал: «Уже все». Лечение было закончено в 21.00, прощался трогательно, даже прослезился. По дороге домой была рвота, психических отклонений не было. Мы рекомендовали изолировать жену на одну неделю. 

С 14 марта 1995 года наблюдение вели наши сотрудники, приходили к нему, готовили еду. Общался сдержанно, спрашивал, когда приедет жена, отвечал не сразу, два-три раза просил повторить, давал односложные ответы. Смотрел телевизор, курить стал меньше. Агрессивных выпадов или просто невежливого отношения к нашим сотрудникам не было, готовил еду уже самостоятельно.

Вскоре приехали родители, и семья вернулась в Америку. Ф. А. поступил на работу в библиотеку, его жена устроилась в русскоязычной больнице по своей специальности. Через несколько лет мать больного скончалась от рака легких, а отец объявил, что собирается жениться, и выселил их. Они сумели отсудить у отца часть дома и проживают в нем в любви и согласии. Жена Ф. А. время от времени обращается ко мне с просьбой проконсультировать своих знакомых и сотрудников.