Приведу один из самых ранних случаев в нашей практике, когда лечащим врачом пациента был авторитетный диагност, а консультантом – главный психиатр СССР. Досье пациента было похоже на небольшой учебник соматической и психиатрической практики. До обращения к психиатрам он прошел десятки обследований у кардиологов, гастроэнтерологов, эндокринологов, невропатологов. Психиатрические же назначения были похожи на трудный пасьянс, который исчерпывал всю мою фантазию. Сначала я отказался от лечения, так как вердикт авторитетов о юношеской злокачественной шизофрении и прогноз о близком слабоумии больного не вызывал у меня сомнений. Но через год под влиянием обстоятельств я был вынужден приступить к работе. 

Это был П. А., 1960 года рождения, математик, сын известного математика. Высокий, худой, молчаливый, с иронической улыбкой и жалящими собеседника словами; его изысканные манеры, скупые жесты, неподвижное лицо создавали в общении с ним атмосферу напряжения и холода. Тихий, послушный подросток, он уже в школьные годы стыдился своей худобы, много ел, но не поправлялся; страдал от частых запоров; мучился тем, что не может быть лидером. В будущем он воображал себя «солидным человеком с брюшком». С той школьной поры П. А. относился с повышенным вниманием к своему телесному здоровью. Целыми днями он мог размышлять о деятельности своего желудка. Чувствовал некий дискомфорт в подложечной области – горение, сжатие, стягивание. Женитьба и учеба в аспирантуре совпали, родился сын.                                                                                                             

Вскоре один из крупнейших математиков страны, С. Н. Мергелян,  высказал мнение, что теоретическая задача, над решением которой бился наш пациент, неразрешима. Тяжело переживал это событие: пропал аппетит, появилось отвращение к еде, ежедневно мучила тошнота. Ему казалось, что в желудке некие краны «заржавели», что стенки желудка и кишечника «склеены дегтем». Он просыпался очень рано, и утро начиналось безрадостно (боли, газы и другие нарушения функций кишечника); обращался к специалистам, лечился, но состояние ухудшалось. После нескольких госпитализаций в психиатрические стационары (с диагнозом «шизофрения параноидная, неблагоприятный вариант») он однажды закрылся в своей комнате, прервав общение со всеми на два года. Только матери, врачу-кардиологу по профессии, удавалось покормить сына. Когда это не получалось, больного кормили принудительно в условиях психиатрического стационара. К этому времени его семья фактически распалась. Последние четыре месяца он подвергался массированному лекарственному лечению в одной из ведущих клиник страны. После выписки без ремиссии было принято решение о применении скульптурного портрета. На телефонный вопрос о больном лечащий врач ответил: «Стена молчания».

Мы были вынуждены отказаться от всех лекарств – за годы больной принял (в нашей стране и в Венгрии) несколько сот отдельных лекарств и их сочетаний, десятки физиопроцедур, прошел подробнейшие параклинические обследования. Лекарственное лечение не дало положительных результатов, даже можно было говорить об отрицательной суммарной динамике. Уступая настойчивым родительским просьбам о помощи, я начал работу над портретом. Цели были конкретные – достичь полноценного диалога и, чтобы облегчить участь матери пациента, попытаться покормить его. Я даже не допускал мысли о возможности полного излечения.

Курс лечения (начало 6 июня 1986 года) уложился в четыре сеанса – по двадцать четыре часа с интервалами в одну неделю. Для доработки деталей мы встречались каждый день на час-полтора. Уже в конце первого суточного сеанса больной стал общительным, проявил интерес к пище, а в последующем уменьшилась фиксированность на своих переживаниях, произошла редукция бредовых и сверхценных идей. Однако сказался инфантилизм больного, выявились также скудные представления о собственном лице. К примеру, в групповой фотографии узнавал себя по очкам.

Реакция матери больного на первые результаты была более чем странной: «Как же это так, я тоже врач, годами кормила сына с ложечки, не спала ночи напролет, а тут мой сын сам стал принимать обычную пищу...» Она позвонила главному врачу одной из психиатрических больниц г. Москвы, где я в то время работал, и сказала примерно следующее: «Как Вы работаете с таким извергом, садистом, преступником?» Главный врач нашей больницы, опытный специалист, воспринял звонок матери с юмором. Но я воспользовался этим событием, пригласил отца П. А. и спросил: «Лечить или нет?». Он сказал: «Лечить!». Тогда я выдвинул свои условия – чтобы мать больного покинула Москву, а опеку взяла на себя бывшая жена пациента. Отец удовлетворил мое требование, семья П. А. объединилась.    

Первый катарсис наступил к концу третьего сеанса – после многочасового конфликта с врачом в присутствии тестя и жены. К концу четвертого сеанса он снова был напряжен, агрессивен – главной его «мишенью» на этот раз стали родители жены, точнее, теща. Все эти переживания, мнения сторон, дискуссии привели к тяжелому скандалу между двумя семьями, собравшимися в пустой квартире выяснять отношения (здоров – нездоров). Больной был сильно возбужден, оскорблял родственников, ударил тещу (она не верила в возможность его выздоровления), получил ответную пощечину от жены. Но поздно вечером в электричке П. А. внезапно очнулся, просил прощения, обнимал жену и плакал. Он повел ее в тамбур и сказал буквально следующее: «А теперь со всей силой ударь меня!» В последующие три года рецидивов у него не было. Семья окончательно воссоединилась, появился второй ребенок. В настоящее время П. А. занимает должность профессора Техасского университета (победил в конкурсе из 60 претендентов), написал ряд серьезных статей по прикладной математике, защитил докторскую диссертацию. Родственники жены только через год после завершения портрета признали свою ошибку, а точнее – ошибку нескольких маститых психиатров.