М. Н. , родилась в 1974  году от первого брака матери. Отца не помнит, мать добрая, отзывчивая, состоит в третьем браке. Отчим относится к М. Н. как к родному ребенку. Наследственность психическими болезнями не отягощена. Беременность матери и роды протекали без патологии; раннее развитие правильное. В детстве была в меру послушным, веселым ребенком. В школу пошла в 7 лет. Училась на отлично, отношения с учителями и  сверстниками были хорошими. 

В девятом классе сообщила бабушке, что обедала в компании простых ребят, бабушка (заслуженный педагог) выразила свое недовольство, мать сделала замечание. М. Н. восприняла это как явное посягательство на ее свободу, а вечером уже открыто протестовала. Восприняла новую интонацию в отношениях не как ребенок, а как «обманутый компаньон». После этого, с ее слов, наступил распад, деградация, изменение личности. Почувствовала, что теряет себя, «трансформируется». Бороться с родителями не могла, а быть прежней послушной девочкой уже не хотела. Появилось ощущение краха семейных устоев, «будто кто-то умер», снизилась успеваемость. Запрет на свободу восприняла как «подлость» со стороны родителей, как угрозу своей духовной жизни. 

Состояние «черной меланхолии» длилось до конца десятого класса – «закоренелый рубец хронизировался». Появились чувство незащищенности, какого-то бесформенного существования, бессилие перед жизненными трудностями, отвращение и страх к учебе, которая раньше была главной ее целью. Несколько раз пыталась взять себя в руки, но безуспешно: «Постепенности и серости я не переносила, а тут нахлынула расплыв- чатость». Состояние усугублялось, появилось чувство, что это не она, произошли «утрата личности», отказ от творчества; конфликтовала с родителями, обвиняла их в том, что они «поломали ей жизнь». 

В 1991 году поступала на философский факультет МГУ, неудачно. И тут еще раз испытала «нелюбовь, досаду на родителей, стремление делать все наоборот, с отчаяния, злобы и упрямства». Пропал аппетит, начала самопроизвольно худеть, старалась эту тенденцию сохранить; мысль о еде уже вызывала страх, шок, сопровождавшийся физической слабостью. Появилась агрессия к родителям; в отместку им «гуляла вовсю, поздно возвращалась».

В марте 1992 года обратились в психиатрическую больницу № 4 г. Москвы. Диагноз: «шизофрения параноидная». Лечилась амбулаторно: нейролептики, транквилизаторы, антидепрессанты, ноотропы. Наступило улучшение психического состояния – около двух лет бредовые идеи отношения и невротические симптомы присутствовали в стертой, приглушенной форме. Поступила на философский факультет МГУ, однако поздней осенью опять появилась тема еды. Постепенно вырабатывались ритуалы – сосредоточиться перед едой, перевариватьть минимум четыре часа, не торопясь раздеться, умыться, чтобы протянуть время. Это было, как она выразилась, «стабильное нездоровье». В конце весны наступило ухудшение психического состояния – «перед глазами все поплыло», усилились волнения, связанные с мыслями о еде; стала раздражительной, перестала нормально питаться, «сидела на сигаретах». Такое состояние,  длившееся иногда неделями, углубилось к началу лета. К описанным симптомам добавились чувство слабости, страх поправиться; поведение менялось – были конкретные фразы, строго определенное их количество, которые якобы поддерживают душевное равновесие. Обратилась к тому же врачу, лечение нейролептиками и транквилизаторами результата не принесло – «что ни делаю, все не так, бегу за электричкой и не могу ее догнать». 

В Институт маскотерапии обратилась весной 1993 года. На приеме вместе с матерью вполоборота сидела М. Н. Лицо бледное с легкой желтизной, шея, плечи и руки выдавали крайнее напряжение. Прерывала повествование матери в несущественных местах, потом попросила ее выйти из кабинета. В доверительной беседе рассказала мне, что дни ее проходят следующим образом. Утром дожидается ухода родителей на работу, собирается принять душ и позавтракать. Лежа около семи часов прорабатывает, как это будет происходить, иногда удается «прорваться» к ванной, если она многократно прошагает по сложному рисунку в коридоре. Обычно идет на кухню, ровно двадцать раз открывает и закрывает форточку, столько же раз достает из холодильника все продукты, возвращает назад и опять достает. Питается  всухомятку. Затем идет к себе и ложится на кровать. Когда приходят родители, то на любое самое ласковое обращение ои отвечает тяжелой реакцией в виде тирады из оскорблений и обвинений. Ритуал приема пищи повторяется ночью, когда дома спят. Отмечает, что несколько месяцев назад эмоциональное напряжение протекало волнообразно, теперь же – непрерывно в виде сплошной линии без «окон», светлых промежутков. Не покидают мысли о самоубийстве.

Работа над портретом началась 21 июня 1993 года. Постепенно снижались амплитуда и длительность навязчивостей и фобий, ритуалы становились проще, теряли смысл, мощная амбивалентная тенденция перестала существовать. Состояние стабилизировалось к зиме 1994 года: формальное стремление к независимости и обособленности потеряло остроту; меньше стала спорить, выяснять отношения. М. Н. несколько лет занималась пластикой с нашим балетмейстером, дружила с ней, приглашала в гости; уже «занималась вне связи с болезнью, а как хобби». Это было дополнительным стимулом в ее лечении: «Небо и земля, какая я была тогда и сейчас». Летом 1994 года отмечалось ухудшение состояния, спровоцированное приемом значительного количества алкоголя, но оно быстро восстановилось. Продолжение портрета – декабрь 1994 года.

М. Н. призналась, что была влюблена и сейчас небезразлична к своему сводному брату. «Хотелось иметь иную внешность, чтобы завоевать его симпатию, точнее свою, но видоизмененную, стать худой, с более четкими и тонкими чертами лица, с ладно лежащими волосами. Я старалась достичь желаемого образа косметикой, маникюром, прической, особыми манерами, но поняла, что во всем этом мелькает самовлюбленность». Поняв это, пережив «психологические травмы и потрясения», прервала отношения с молодым человеком. «После школы стала задумываться о своей внешности, наблюдала за красивыми женщинами, чтобы понять их секрет, брала себе на вооружение, удачно повторяла, но не копировала». В гриме (бодиарт-терапия) чувствовала уверенность, легкость и приятные ощущения, все проблемы отступали, «как соломинки, за которые можно ухватиться»; чувство защищенности – «я в нем жить буду. Этот грим изобразил всю правду обо мне, какое-то воплощение моей мечты, он точно отражает черты моего лица, обнажает и раскрывает мою душу, он не просто идет мне во всех отношениях, но показывает наглядно и правильно мою настоящую внешность – каждую черточку, точечку, каждую линию. А портрет отражает черты моей личности, моего характера, моего взгляда на мир. Благодаря этой маске со мной никогда не может произойти ничего плохого; в ней моя уверенность, данность с детства». Значительно стабилизировалось настроение, наладились отношения с близкими.

В заключение позволю себе сделать признание. Последний ночной сеанс я был вынужден провести у себя дома. В десять часов вечера возле моего подъезда она страшно избила мать, а я проявил медицинскую жестокость и не сделал паузу, как в других случаях, и завершил портрет, а значит и лечение, к утру. Я подчинился воле матери, которая в таком состоянии привела ее ко мне, и не прервал лечение. Это было последнее испытание в семье наших дорогих друзей, оказывающих нам юридическую и всяческую помощь до сегодняшнего дня. М. Н., по моему совету перевелась на психологический факультет другого известного университета Москвы. В процессе учебы была признана лучшим студентом, а в самые трудные дни приезжала ассистировать мне.  С 2005 г. работает в психологической группе МЧС.