Г. А., 1973 года рождения, долгое время испытывал к врачам и персоналу ненависть и страх. Этот благородный на вид молодой человек с тяжелым взглядом, неподвижным лицом, скрытым в неряшливой бороде, с раннего возраста любил всевозможных насекомых, со слов матери, «у него всегда в ладошке можно было найти какого-нибудь жучка или паучка, к которым он относился очень бережно». 17 мая 1993 года он пошел прогуляться, вернулся домой с конфетой. Разделил с отцом конфету пополам. К вечеру почувствовал себя плохо – говорил о неприятных ощущениях в голове и во всём теле (покалывание, жжение, ощущение повышенной температуры), долго сидел, опершись локтями о стол и охватив голову руками. Отец решил, что конфета была отравлена. 

Состояние Г. А. ухудшалось, постепенно нарастало беспокойство, он стал вести себя странно и «выглядеть безумным» – отчужденный взгляд, непонятные действия, которые он объяснял тем, что так ему становится легче. Эти изменения произошли в течение часа. Затем он надел куртку и шапку, разулся и босиком вышел на улицу. Вскоре вернулся, стал суетиться, беспрерывно открывать и закрывать ящики своего стола. Спал около 20 минут, проснувшись, подошел к матери и предложил прогуляться с ней. Мать говорит: «Гуляя с ним, я поняла, что потеряла сына, это был уже не мой Андрей». На другой день поведение Г. А. стало вычурным, он совершал нелепые ритуалы – постоянно переставлял обувь, манипулируя со шнурками, ненадолго застывал в странных позах, стал делать непонятные движения, странно шевелить пальцами, переставлял вещи, к чему-то прислушивался, потом заставлял родных совершать то же самое. После того как друг сказал, что на нем лица нет, подумал, что он «как сломанное зеркало». Стал жечь в своей комнате бумагу, чтобы огнем уничтожить опасный для людей «круговорот информации». Одновременно думал, что этот огонь – «движущая сила существования», вроде двигателя внутреннего сгорания для автомобиля. Иногда, как Грегор Замза,  ощущал себя пауком, мухой, чувствовал отрицательное воздействие электромагнитных колебаний. Свои действия уже не объяснял, на вопросы не отвечал. Был стационирован с диагнозом «шизофрения параноидная». В больнице сначала сопротивлялся действию лекарств, пробуя силу воли, затем научился прятать лекарства под язык, чтобы «происки врачей не оправдались». 

После выписки родные обратились в наше учреждение. Был крайне негативен, однако молча сел к мольберту. В это время, как выяснилось, считал мать ведьмой, а сотрудников института – страшными людьми, со- биравшимися «отнять его душу». Согласился позировать, поскольку еще до болезни предположил, что через много лет окажется в каком-то месте, похожем и не похожем на больницу. Но решил оказать сильное со- противление. До начала сеанса стал показывать различные фигуры из пальцев и потребовал, чтобы лечащий врач их повторил, потом – чтобы он щелкнул зубами. Молчал на протяжении первых сеансов, сидел, отвер- нувшись от мольберта. Можно было только наблюдать сгорбившуюся, одетую в пальто и зимнюю шапку (в июне!) фигуру человека  с трясущимися руками. Потом, ничего не говоря и не поворачиваясь к врачу, выходил из зала. Позднее признавался, что часто ощущал, «как будто ток по телу проходит, позировать было тяжело, так как было очень сильное влияние». Контакты обрывал одной странной фразой. Например, спрашивал: «Где вы родились?.. У вас в голове бездна». Стал приходить раньше назначенного времени, ставил доску с портретом на стол перед зеркалом. Долго смотрел на маску и как будто вел переговоры с нею. Завел блокнот, рисовал врача (это была форма сопротивления), но никому не показывал. Отсутствие вербального контакта длилось два года с перерывами. Потом «голос» ему сказал, что лечение портретом верное. Признался матери (начало критики), что он внешне здоров, а внутренне болен, уже торопил с поездкой в Москву. 

После очередного этапа лечения галлюцинации и большинство ритуалов исчезли, Г. А. стал общительным, даже скучал без бесед с людьми. Сбрил бороду, по сезону и опрятно одевался. Чаще смотрел телевизор; впервые за время болезни смеялся, причем весело, от души. Настроение постепенно улучшалось. Он даже решился прослушать повторно курс лекций в университете. Признался матери, что после лечения хотел бы жениться. Теперь уже не отставал от врача, каждый день хотел делиться итогами своего текущего анализа болезни. Полтора года рациональная интерпретация большого количества патологических признаков велась в режиме заочного диалога с врачом. А после бурных реакций в течение суток психическое здоровье по всем признакам восстановилось. Стал работать на стройке, возобновил учебу. 

Момент завершения портрета (катарсис) А. Г. не менее интересен, насыщен не менее сложным содержанием, чем сам процесс лечения. Но здесь от проблем идентификации мы должны перейти к проблеме самоидентификации. А вот фрагмент собственноручной записи во время катарсиса: «Самолет Чкалов. Воздушные слои атмосферы. Ты давление в ушах. Плохо Андрей к Алле (ассистентка. – Г. Н.). В Петербурге 12 часов. Алла будь моей, а то я погибаю. Точка. Выхода нет, ключ не крути и оставайся на небе…». Попутно с лечением Г. А. мы помогли отцу, талантливому поэту, избавиться от хронического алкоголизма. В этой семье существует традиция примерно раз в год посещать наш институт. Г. А.  с большим удовольствием, иногда перед видеокамерой, анализирует детали своей болезни и исцеления, рассказывает о текущих житейских проблемах.