К. М. родилась в 1959 году в семье известного врача. Мать была на моем приеме один раз и сказала, что она больна с рождения, т. е. неизлечима, а отец добавил, что не он сам, а К. М. нам верит. По рекомендации нашего научного руководителя А. И. Белкина мы отказались от лечения, ответив, что для нас важно доверие опекунов, а не только пациентки. Это отложило начало психотерапии ровно на год, когда обессиленную нервной анорексией К. М. доставили в наш центр. Отец общался с нами, не скрывая чувства вины, и в дальнейшем стал достаточно удобным партнером, хотя и телефонным. Работа коренным образом изменилась, когда К. М. вышла замуж за весьма альтруистичного молодого человека.

Беспокойный характер у К. М. проявился очень рано. В трехлетнем возрасте, когда ее укладывали спать, много раз спрашивала, на месте ли ее игрушки. Уроки делала только на кухне; спала в одной комнате с родителями, боялась темноты. Из-за боязни получить плохую отметку занималась много, до глубокой ночи, даже в выходные дни отказывалась от развлечений. В университете после зимней сессии сразу начинала тщательно готовиться к летней, лишая себя отдыха. Вышла замуж и после родов появился страх: в квартиру может проникнуть вор, когда кто-то из домашних открывает дверь. Она стала часто дежурить у входной двери, поджидая мнимого грабителя. К дочери относилась с неприязнью, даже с ненавистью. Однажды больная нашла, что бриллиант на ее перстне имеет дефект; решила, что на него попал солнечный луч и «испортил» камень. Состояние стало ухудшаться: снизилось настроение, появились бессонница, головные боли, пропал аппетит. Родители обратились к психиатру, поставившему диагноз «шизофрения вялотекущая, неврозоподобная». Теперь всю свою бижутерию и драгоценности стала бдительно охранять: заперла шкафы, загородила их, никого не подпускала. Отказывалась от еды, часто лежала лицом к стене, к ребенку не подходила. До обращения в Институт маскотерапии больная уже трижды находилась на длительном стационарном лечении. После первой госпитализации отец выгнал мужа пациентки и потребовал, чтобы он «исчез» навсегда. С тех пор она приняла более ста наименований лекарств и их сочетаний в виде таблеток или инъекций, а также атропино-, инсулино-, электрошоковую терапии, лечение хемиошоком (одновременная отмена всех лекарств). В итоге появилась непереносимость большинства психотропных средств. Относительные ремиссии наступали лишь при использовании трициклических антидепрессантов. Но и в периоды улучшения больная продолжала копить и зорко охранять свои драгоценности. В конце концов она заняла одну из комнат в квартире отца, завела специальные шкафы, установила там сигнализацию. «Ювелирная комната» была заперта несколько лет; мимо ее дверей нужно было проходить по сложному пути, с особой осторожностью, в противном случае у К. М. наступали тяжелые приступы агрессии, напряженность иногда длилась неделями. Даже разговоры об этой комнате были под строжайшим запретом – «информация» могла просочиться к возможным грабителям. Первый ночной сеанс 17 февраля 1988 года принес ощутимые плоды: у больной восстановился сон, она стала нормально питаться, вернулась на работу к отцу, в больничной библиотеке. Но полного выздоровления пришлось ждать почти полтора года. 

Трудность заключалась в том, что наша пациентка раздробила комплекс своих переживаний на множество самостоятельных частей, и каждый раз как бы приглашала врача преодолевать новый барьер. Работа с больными этого типа чрезвычайно изнурительна, отнимает много времени и сил. Через год К. М. стала приходить на сеансы одна. Вскоре у нее появилась вера в исцеление; впервые в жизни она стала писать стихи, описывала лечение портретом. Быстро совершенствовалась: вскоре она обсуждала свои произведения с известными поэтами и даже начала публиковаться. Таким образом, лечебный процесс К. М. можно разделить на два этапа. На первом этапе больная формулировала множество проблем, нуждающихся в решении, а на втором констатировала факт их успешного разрешения. Весть о преодолении К. М. каждого из ее «барьеров» преподносилась нам неожиданно, как сюрприз, как подарок, праздник! Вначале это радовало, затем утомляло, и когда однажды во время работы с ней ее отец стал благодарить врача по телефону в связи с тем, что, наконец, открылась «ювелирная комната», у нас едва хватило сил принять это к сведению. После двух упомянутых этапов мы заметили, что больная уже демонстративно фиксирует внимание на улучшении своего состояния, а портрет фактически завершен. Когда мы поделились с нею своим мнением, она широко открыла глаза, покрылась красными пятнами, стала хватать воздух протянутой рукой и упала на ковер, но сознание не потеряла; около пяти минут наблюдалось подергивание мышц, затем все прошло, она сказала, что ей гораздо лучше. Во время приступа она блаженно улыбалась, как бы успокаивая взглядом: не бойтесь, мне хорошо, очень хорошо... Привычка фантазировать, придумывать «чудеса» портретной терапии сохранялась у К. М. еще некоторое время после окончания лечения: она делилась своими фантазиями то с журналистами, то перед телекамерой, то с родственниками, то с больными или случайными посетителями нашего института (она работала у нас в качестве бодиарт-терапевта). К скульптуре у нее было свое особое отношение: ей казалось, что после появления сходства портрет ожил; по временам якобы менялись его объемы, он представлялся ей то злым, то добрым. Тем не менее портрет был закончен, и основные проблемы К. М. были решены. 

Этот случай выделяется еще и тем, что лечение с самого начала проходило в интенсивном сотрудничестве и диалоге с лечащим врачом. Чувство уважения и благодарности к лечащему врачу присутствовало на всем протяжении лечения. Другая особенность заключается в том, что пациентка, преодолев болезнь в прямом и воображаемом диалоге с врачом, преодолела и так называемую «норму», реализовав себя как незаурядный литератор. Раньше она любила радовать лечащего врача, сообщая об избавлении от очередного патологического комплекса, а через много лет могла сообщать из другой страны о своих творческих достижениях в области поэзии и прозы.               

Я опираюсь – да на воздух,

Держусь за звук, за синеву,

А почему блуждают звезды? –

Да потому, что я живу.

В 2005 году К. М. скончалась вследствие рака молочной железы.